… и знатных местных шляхетских родов. Наполеон рассчитывал, что они возьмут на себя часть расходов по формированию своих полков.

Для обучения новобранцев, к каждому литовскому (белорусскому) полку был прикомандирован майор из числа офицеров герцогства Варшавского, имевший боевой опыт. За основу обучения бралась система подготовки французских солдат, где особое внимание уделялось стрелковому делу. Участник войны с Наполеоном, русский унтер-офицер Бутовский вспоминал: «Французы на стоянках упражнялись в стрельбе. У нас, напротив, занимались мильд-ефрейторством (то есть шагистикой), и ружейными приёмами (штыковым боем).

Стрельба в цель была в редкость, и то как бы для прогулки, и, несмотря на то, что в меткой стрельбе заключается главное достоинство пехотного солдата, занятие это считалось тогда последним делом». В русской армии тогда преобладала порочная Суворовская точка зрения: «Пуля дура, штык молодец». Именно поэтому русские несли огромные потери (до 80%) от стрелкового огня французов.

Тот же унтер-офицер Бутовский вспоминал: «Французские ружья были превосходнее наших тульских того времени, да и самый порох был у них отличный, тогда как у нас мало рознился от пушечного. Стрельба французов одинаково трещала в сухую и мокрую погоду, у нас, напротив, при малейшей сырости порох делался влажен, были вспышки, и курки худо отбивали. Пока наш солдат выстрелит раз, француз делал два и три выстрела: беглый огонь его был необычайно силён. Шомпол у француза при огне почти без действия, выпалив, он тотчас взводил курок и закрывал полку, потом, скусив патрон, опускал его в дуло и, не прибивая заряда шомполом, ударял прикладом в землю и немедленно стрелял. Ударение наполняло полку порохом сквозь затравку. Хорошей работы порох, отличная отделка ружейных замков и затравок, ровно и форма самих патронов и пуль без оклейки, много способствовали проворству французов. Наши солдаты охотно бы меняли свои ружья на французские […], но, к сожалению, русские пули не вобьёшь в их дуло».

Тогда же, 5 июля 1812 года, Наполеон подписал приказ и о формировании 3-го гвардейского легкоконного полка, который должен был комплектоваться добровольцами шляхетского происхождения. В этот полк вступило много студентов Виленского университета. Литовские (Белорусские) полки, хотя и имели нумерацию польской армии, но не входили в её состав, и подчинялись по линии военного управления лишь своему штабу, а тот в свою очередь, непосредственно Главному штабу Великой армии. 13 июля Наполеон назначил полковников литовских полков. Ими стали:

18-й пехотный полк - Александр Ходкевич

19-й пехотный полк - Константин Тызенгауз (из Постав)

20-й пехотный полк - Адам Биспинг

21-й пехотный полк - Кароль Пшездецкий

22-й пехотный полк - Станислав Чапский

17-й уланский полк - Михаил Тышкевич

18-й уланский полк - Иосиф Вавжецкий

19-й уланский полк - Константин Раецкий

20-й уланский полк - Ксавепий Обухович

Было назначено и командование Литовской армией. Её возглавил дивизионный генерал князь Ромуальд Гедройць. Бригадный генерал граф Ксаверий Несиловский стал инспектором пехоты, а генерал Юзеф Вавжецкий - инспектором кавалерии. Эти высшие офицеры составили штаб нашей армии. 12 августа было решено сформировать ещё 6 батальонов, по 6 рот в каждом. В роте 9 офицеров и унтер-офицеров и 130 рядовых. Командирами были назначены:

1-й батальон Юзэф Коссаковский

2-й батальон Рокицкий

3-й батальон Казимеж Плятэр

4-й батальон Курчевский

5-й батальон Обухович

6-й батальон Лоховский

Лично для эскорта Наполеона была сформирована Литовская Почётная гвардия, в количестве 20 человек, которую возглавил князь Огинский. Гвардейцами были представители знатнейших шляхетских фамилий.

Лучшие сыны «исторической Литвы» встали в 1812 году под знамёна возрождаемой Родины. Недостаток выучки и военного опыта они компенсировали своей храбростью на полях сражений, искренне веря, что союз с Наполеоном - это возможность сбросить ярмо ненавистного иностранного рабства и восстановить независимость Отчизны. В одном из номеров «Временной Минской газеты» за 1812 год, был опубликован список (20 фамилий) выходцев из ВКЛ, которые удостоились высшей награды Франции, Ордена Почётного Легиона.

Отступление Великой армии

Со школьной скамьи все мы знаем о грабежах, которые совершали оголодавшие французы осенью и зимой 1812 года. А вот о том, что грабили и русские, в учебниках нет ни слова. А между тем это так. Во время наступления армия Кутузова находилась в постоянном движении. Снабжение продовольствием и фуражом было налажено, мягко говоря, из рук вон плохо. В этих условиях русские тоже не брезговали «самообеспечением». При этом они особенно не церемонились с враждебно к ним относившимся местным польско-литовским населением.

В ряде мест это приводило к тому, что крестьяне брались за вилы, чтобы спасти своё имущество от таких «освободителей». Приведем несколько примеров: Шеф 13-го егерского полка генерал-майор В.Вяземский, находясь на территории Кобринского повета, записал в своем дневнике: «Снабжаем себя посредством чрезвычайной фуражировки – то есть без всяких раскладок, а что кто где нашел, то и берёт». По словам одного военного историка XIX века, русские «грабили и около Вильно, и около Витебска, и под Смоленском, и под Москвой. Солдаты грабили под непосредственным давлением голода…».

Во время наступления русской армии по территории Литвы (Беларуси), командир одного корпуса откровенно писал 3 ноября 1812 года из Мозыря российскому адмиралу Чичагову: «…когда б я выступил из Мозыря, то не отвечал бы за здешних жителей, коих более надо опасаться, чем войск неприятельских…». Это красноречиво свидетельствует, на чьей стороне были симпатии местного населения.

Бояться лесов в Литве (Беларуси) приходилось как раз русским солдатам, а не французам. В Минской губернии командир отряда русских фуражиров поручик И.Т. Радожицкий столкнулся с нежеланием шляхтича отдавать своё добро. Вот что записал об этом инциденте сам офицер: «Я приказал выдать мне сена, сколько надобно, под квитанцию; в противном случае, сказал, буду брать сам вооруженною рукою, и ежели встречу сопротивление дворовых людей его, то велю привезти пушку…». Такими вот методами русские заготавливали фураж и продовольствие.

10 ноября 1812 г., упоминавшийся выше командир 13-го Егерского полка генерал-майор В. Вяземский, находясь на биваке примерно в 100 км от Несвижа, записал в своём дневнике: «...Жители здешние смотрят уже на нас как на иностранцев и неприятелей, в три месяца они уже забыли, что они подданные России».

Виновата в этом была вовсе не французская пропаганда, а недостойное поведение русских солдат и офицеров, которые без зазрения совести мародёрствовали в захваченных городах и местечках, и бессовестно забирали последнее, остававшееся у населения края продовольствие.

В одном послевоенном докладе, адресованном на имя Минского губернатора, мы читаем: «Проходя около Девошицкого староства Борисовского повета в немалом количестве, российская армия, а потом корпус г-на генерала от кавалерии Кологривова, все остатки хлеба и скота частью под квитанции, а большей без оных позабирали, и лошадей, сколько кто мог из последков достать позагоняли и, таким образом, крестьяне лишились всех способов к поддержанию себя».

Белорусы и поляки платили русским той же монетой. Когда французский маршал Удино стремительной контратакой выбил из Борисова русские войска обратно на правый берег Березины, русский адмирал Чичагов записал в своём дневнике: «…мы удержали за собой мостовое укрепление (плацдарм). Спереди я ожидал Наполеона, с тыла опасался нападения Шварценберга. Жители до того были к нам враждебны, что бросались грабить мои экипажи, которые я поставил сзади в лесу, для защиты от выстрелов…».

Даже знаменитый гусар Денис Давыдов, «пострадал» в наших краях. Вот что он записал в своём дневнике: «В сей ночи [3 декабря] полковник князь Кудашёв, проездом к Чичагову, пробыл у меня два часа, взял Мишо и отправился далее с прикрытием одного из моих урядников и двух казаков, из коих один только возвратился, прочие два были убиты поселянами. Это было лучшее доказательство истинного рубежа России с Польшей и намек в умножении осторожности».

О чём ещё обычно умалчивают российские историки? О постыдных фактах торговли людьми, имевших место в русской армии. Чаще всего работорговлей промышляли казаки. Участь, которая была уготована многим пленным французам, была незавидной. Некоторые предприимчивые казаки делали «бизнес» на живом товаре. «Шаромыжники» — так они называли пленных французов (от франц. — cher ami — милый друг) — охотно раскупались русскими помещиками, которые превращали солдат в крепостных или бесплатных гувернёров.

В отступающих французских обозах были и гражданские лица с детьми. Голодные, оборванные дети блуждали по окрестностям, вымаливая кусок хлеба. Сердобольные литовские крестьяне, мещане и шляхтичи, видя страдания измученных, оголодавших и замерзающих детей, делились с ними последним куском. Казаки их отлавливали и превращали в предмет торговли.

Справедливости ради замечу, что грешили этим и некоторые бессовестные местные жители. Особенно котировались девочки-подростки. Если верить Е.Тышкевичу, то: «...борисовчане продавали по 10 злотых, временами и дешевле, а меньших деток сбывали за бесценок. Те, кого продавали, обращались в служанок, горничных, и т. д.». «Иные… остались… переняли обычаи нашего края, выросли и повыходили замуж за достойнейших людей из среднего класса…».

Указом царя от августа 1814 года военнопленным разрешили вернуться на родину. Но не все могли это сделать по независящим от них обстоятельствам. Дело в том, что для «путешествия» через всю Европу нужны были деньги, а их то у пленных как раз и не было. К тому же до французов доходили слухи, что на немецких землях неспокойно, что немцы грабят и убивают бывших солдат Великой армии.

Безопаснее было возвращаться домой морем, но для этого тоже были нужны средства. Например, партия из 2000 офицеров-дворян, которым родственники из Франции прислали деньги, уплыли на кораблях из Рижского порта. Для тех же, кто не имел возможности (средств) вернуться во Францию, циркуляром МВД России разрешалось принести письменную присягу «на временное или вечное подданство России». Поэтому тысячи солдат и офицеров армии Наполеона остались на чужбине навсегда. Кто-то по своей воле, а другие в силу сложившихся обстоятельств.

На фоне тягот военного времени, отношение сельских жителей постепенно стало меняться и к французам. Набеги оголодавших солдат приводили к стычкам с крестьянами, не желавшими расставаться со своим добром. Хотя и здесь историки не обошлись без искажения фактов. Грабили, по единодушным отзывам литвинов и поляков, в основном баварцы, пруссаки, рейнские немцы, хорваты (из итальянского корпуса вице-короля Евгения Богарнэ). Французские и польские части, а особенно императорская гвардия, в грабежах практически не замечены (за редкими исключениями).

Как относились подвергшиеся «реквизициям» крестьяне к «французам» и русским, красноречиво свидетельствует анекдот той поры: Спрашивает Наполеон у местной крестьянки: - Скажи, кому ты желаешь победы в этой войне, нам или русским? Женщина ему отвечает: - Желаю, чтобы вы загнали москалей так далеко, чтобы оттуда никогда не вернулись ни они, ни вы.

Что же касается жителей городов и местечек ВКЛ, то их симпатии по-прежнему, до самого конца войны, были на стороне Франции. После приближения русской армии к Минску, «смятение населения города было ужасно. Поляки и сам Брониковский бежали, не успев захватить ни ценного имущества, ни даже необходимых вещей». Минск опустел. Покинув город, жители поступили совершенно правильно, потому что понимали, с кем имеют дело и чего можно ожидать от русской армии.

Автор упоминавшейся выше книги «Минск: исторический очерк», пишет, что русские хотели отомстить минчанам, но так как никого не нашли, то выместили злобу на самом городе. Разграбили в пустом Минске все казённые учреждения, католические и униатские монастыри, разорили мародёрством магазины и жилые дома. Автор сообщает, что всего убытки от войны для Минска составили 254 тысячи рублей, а за два дня погрома, учиненного русской армией в совершенно пустом городе: «русскими войсками нанесено было убытков в 118 тысяч рублей».

Из школьных учебников мы также знаем, что Кутузов из Тарутина вывел новую армию, численность которой составляла около 100 тысяч солдат и офицеров. Но в декабре из этой почти стотысячной армии в Вильно вступило немногим более 27. 000. Наполеон вышел из Москвы примерно с такой же по численности армией, приведя в Вильно 30 тысяч человек. Куда же делись по 70.000 солдат в каждой из воюющих сторон, если с ноября активных боевых действий не велось?

Российские историки нам говорят, что французы десятками тысяч погибали от мороза и от голода, а так же от нападений партизан. А вот о причинах таких же потерь собственной армии, они предпочитают молчать. А всё дело в том, что в ноябре бушевала эпидемия, которая и стала главной причиной столь больших потерь, как у французов, так и у русских. Эта же эпидемия унесла жизни десятков тысяч мирных жителей.

Вот почему население некоторых деревень и местечек бывшего ВКЛ, уменьшилось в 1812 г. на 25%. Российские же историки пытаются подать большие потери мирного населения Литвы (Беларуси) таким образом, что будто бы люди стали жертвой военных действий, то есть были убиты французами. На самом же деле убыль мирного населения в 1812 году, это результат не столько военных действий (хотя и это имело место), сколько эпидемий и голода, спровоцированного, в том числе, тактикой выжженной земли, применявшейся русскими. Ну и, нельзя забывать, что часть жителей, спасаясь от приближавшейся русской армии, бежала, вместе с французами, на запад.

Взятие союзниками Парижа наши предки воспринимали как собственное поражение и горе. Фёдор Глинка, адъютант российского генерала Михаила Милорадовича, находясь в Вильно, так описал это событие: «Париж взят!» Весть сия распространяется в городе. Русские в восторге, поляки — смотрят сентябрём!... Эта весть укусила их за сердце. Площадь, где гуляют, вдруг опустела; все присмирели в домах».

Ещё весь 1813 год на территории современных Беларуси и Литвы свирепствовали эпидемии неизвестных болезней, уносившие тысячи человеческих жизней. Министр полиции Балашов докладывал царю, что за весну-лето только по главной военной дороге от Москвы до Вильно было закопано 430 тысяч человеческих трупов и 380 тысяч трупов лошадей. В окрестностях Лепеля, где не было ни одного боя, было погребено 3,5 тысячи трупов людей. Они разлагались, отравили реки и озёра. Вспыхнула эпидемия. Тогда её называли «гнилая горячка».

После войны некоторые российские деятели, например фельдмаршал Кутузов, предлагали царю, чтобы он конфисковал все имения у польской и белорусской шляхты и раздал их генералам и офицерам царской армии в награду "за пролитую кровь". Но Александр не решился пойти на такие крайние меры. Сначала в декабре 1812-го, а заем в конце 1814 года он издал указы о полном и безусловном прощении всех, кто сотрудничал с Наполеоном. Царь понимал, что иначе он получит в западных губерниях всенародное польско-белорусское восстание.

Таким образом, война 1812 года для жителей ВКЛ не была, да и не могла быть «отечественной». Скорее, её можно назвать национально-освободительной войной, поскольку поляки и литвины с оружием в руках, и при помощи Франции, попытались вернуть себе достоинство и свободу, которых их лишила Россия. Для наших предков эта война имела и некоторые признаки гражданской, так как и в русской, и во французской армиях было много наших земляков. Если во французских частях служили в основном добровольцы, то в русскую армию рекрутировали насильственно (около 220 тысяч человек). Полякам и литвинам (белорусам) пришлось воевать за чужого царя и за чужие интересы, против своих братьев, служивших во французской армии.